Федор ТЮТЧЕВ

 

Часть 1

«Душа хотела б быть звездой...»

Видение

Пробуждение

Silentium!

Странник

Двум сестрам

«Вечер мглистый и ненастный...»

«Душа моя, Элизиум теней...»

День и ночь

«День вечереет, ночь близка...»

Близнецы

«Ты, волна моя морская...»

«О вещая душа моя!..»

23 ноября 1865 г.

«Как ни тяжел последний час...»

«Когда сочувственно на наше слово...»

<О. И. Орловой-Давыдовой>

«Как нас ни угнетай разлука...»

«Всесилен я и вместе слаб...»

Проблеск

Сон на море

«Поток сгустился и тускнеет...»

«О чем ты воешь, ветр ночной?..»

«Нет, моего к тебе пристрастья...»

«Тени сизые смесились...»

Волна и дума

«Хоть я и свил гнездо в долине...»

Безумие

Mal'aria

Problème

Фонтан

«Яркий снег сиял в долине...»

Итальянская villa

«Смотри, как запад разгорелся...»

Колумб

Море и утес

«Как дымный столп светлеет в вышине!..»

Рим ночью

Два голоса

«Смотри, как на речном просторе...»

«Увы, что нашего незнанья...»

«Певучесть есть в морских волнах...»

«На камень жизни роковой...»

«На древе человечества высоком...»

Арфа скальда

«Не верь, не верь поэту, дева...»

«Живым сочувствием привета...»

К оде Пушкина На вольность

29-е января 1837

Поэзия

«Ты зрел его в кругу большого света...»

«В толпе людей, в нескромном шуме дня...»

Часть 2

Бессонница

«Не дай нам духу празднословья...»

Цицерон

«И гроб опущен уж в могилу...»

Могила Наполеона

«Как птичка, раннею зарей...»

«Я лютеран люблю богослуженье...»

«Какое дикое ущелье!..»

«Там, где горы, убегая...»

«И чувства нет в твоих очах...»

«Слезы людские, о слезы людские...»

Наполеон

«Святая ночь на небосклон взошла...»

Венеция

«Кончен пир, умолкли хоры...»

«Пошли, Господь, свою отраду...»

Наш век

На новый 1855 год

<Из Микеланджело>

Encyclica

«За нашим веком мы идем...»

«Напрасный труд — нет, их не вразумишь...»

«Свершается заслуженная кара...»

«Печати русской доброхоты...»

Мотив Гейне

«Нам не дано предугадать...»

Современное

«Веленью высшему покорны...»

11-ое декабря 1870

Бессонница

Тютчев Ф.И. Святилище души. Стихотворения. Переводы. Из писем. - М.: Издательский Центр "Классика", 2002.

 

ЧАСТЬ 1

О ВЕЩАЯ ДУША МОЯ!...

* * *

Душа хотела б быть звездой,
     Но не тогда, как с неба полуночи
Сии светила, как живые очи,
     Глядят на сонный мир земной, -

Но днем, когда, сокрытые как дымом
     Палящих солнечных лучей,
Они, как божества, горят светлей
     В эфире чистом и незримом.

<Июль-август 1836>

ВИДЕНИЕ

Есть некий час, в ночи, всемирного молчанья,
     И в оный час явлений и чудес
     Живая колесница мирозданья
Открыто катится в святилище небес.

Тогда густеет ночь, как хаос на водах,
Беспамятство, как Атлас[1], давит сушу;
     Лишь Музы[2] девственную душу
В пророческих тревожат боги снах!

<Не позднее первой половины 1829>

ПРОБУЖДЕНИЕ

Еще шумел веселый день,
Толпами улица блистала,
И облаков вечерних тень
По светлым кровлям пролетала.

Весенней негой утомлен,
Вдался я в сладкое забвенье:
Не знаю, долог ли был сон,
Но странно было пробужденье.

Безмолвно в сумраке ночном
Ходило лунное сиянье,
И ночи зыбкое молчанье
Едва струилось ветерком.

Украдкою в мое окно
Глядело бледное светило,
И мне казалось, что оно
Мою дремоту сторожило.

И между тем, какой-то Гений
Из области цветущей Дня
Стезею тайной Сновидений
В страну Теней увел меня.

<Конец 1820-х гг.>

SILENTIUM![3]

Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои -
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи, -
Любуйся ими - и молчи.

Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь -
Взрывая, возмутишь ключи, -
Питайся ими - и молчи...

Лишь жить в себе самом умей -
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум -
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи, -
Внимай их пенью - и молчи!..

<Не позднее 1830>

СТРАННИК

Угоден Зевсу[4] бедный странник,
Над ним святой его покров!..
Домашних очагов изгнанник,
Он гостем стал благих богов!..

Сей дивный мир, их рук созданье,
С разнообразием своим,
Лежит развитый перед ним
В утеху, пользу, назиданье...

Чрез веси, грады и поля,
Светлея, стелется дорога, -
Ему отверста вся земля,
Он видит всё и славит Бога!..

<Начало 1830-х – не позднее 1836>

ДВУМ СЕСТРАМ

Обеих вас я видел вместе -
И всю тебя узнал я в ней...
Та ж взоров тихость, нежность гласа,
Та ж прелесть утреннего часа,
Что веяла с главы твоей!

И все, как в зеркале волшебном,
Все обозначилося вновь:
Минувших дней печаль и радость,
Твоя утраченная младость,
Моя погибшая любовь!

<1830>

* * *

Вечер мглистый и ненастный...
Чу, не жаворонка ль глас?..
Ты ли, утра гость прекрасный,
В этот поздний, мертвый час?..
Гибкий, резвый, звучно-ясный,
В этот мертвый, поздний час,
Как безумья смех ужасный,
Он всю душу мне потряс!..

<1830-е гг.>

* * *

Душа моя, Элизиум[5] теней,
Теней безмолвных, светлых и прекрасных,
Ни замыслам годины буйной сей,
Ни радостям, ни горю не причастных!

Душа моя, Элизиум теней,
Что общего меж жизнью и тобою!
Меж вами, призраки минувших, лучших дней,
И сей бесчувственной толпою?..

<1830-е гг.>

ДЕНЬ И НОЧЬ

На мир таинственный духов,
Над этой бездной безымянной,
Покров наброшен златотканый
Высокой волею богов.
День — сей блистательный покров —
День, земнородных оживленье,
Души болящей исцеленье,
Друг человеков и богов!

Но меркнет день — настала ночь;
Пришла — и с мира рокового
Ткань благодатную покрова,
Сорвав, отбрасывает прочь...
И бездна нам обнажена
С своими страхами и мглами,
И нет преград меж ей и нами —
Вот отчего нам ночь страшна!

<Не позднее начала 1839>

* * *

День вечереет, ночь близка,
Длинней с горы ложится тень,
На небе гаснут облака,
Уж поздно. Вечереет день.

Но мне не страшен мрак ночной,
Не жаль скудеющего дня, —
Лишь ты, волшебный призрак мой,
Лишь ты не покидай меня!..

Крылом своим меня одень,
Волненья сердца утиши,
И благодатна будет тень
Для очарованной души.

Кто ты? Откуда? Как решить:
Небесный ты или земной?
Воздушный житель, может быть, -
Но с страстной женскою душой.

1 ноября 1851

БЛИЗНЕЦЫ

Есть близнецы — для земнородных
Два божества, — то Смерть и Сон,
Как брат с сестрою дивно сходных -
Она угрюмей, кротче он...

Но есть других два близнеца —
И в мире нет четы прекрасней —
И обаянья нет ужасней,
Ей предающего сердца...

Союз их кровный, не случайный,
И только в роковые дни
Своей неразрешимой тайной
Обворожают нас они.

И кто в избытке ощущений,
Когда кипит и стынет кровь,
Не ведал ваших искушений —
Самоубийство и Любовь!

<Не позднее начала 1852>

* * *

                  Mobile comme l’onde[6]

Ты, волна моя морская,
Своенравная волна,
Как, покоясь иль играя,
Чудной жизни ты полна!

Ты на солнце ли смеешься,
Отражая неба свод,
Иль мятешься ты и бьешься
В одичалой бездне вод —

Сладок мне твой тихий шепот,
Полный ласки и любви,
Внятен мне и буйный ропот,
Стоны вещие твои.

Будь же ты в стихии бурной
То угрюма, то светла,
Но в ночи твоей лазурной
Сбереги, что ты взяла.

Не кольцо, как дар заветный,
В зыбь твою я опустил,
И не камень самоцветный
Я в тебе похоронил —

Нет, в минуту роковую,
Тайной прелестью влеком,
Душу, душу я живую
Схоронил на дне твоем.

Апрель 1852

* * *

О вещая душа моя!
О, сердце, полное тревоги,
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия!..

Так, ты — жилица двух миров,
Твой день — болезненный и страстный,
Твой сон — пророчески-неясный,
Как откровение духов...

Пускай страдальческую грудь
Волнуют страсти роковые —
Душа готова, как Мария[7],
К ногам Христа навек прильнуть.

1855

23 НОЯБРЯ 1865 г.

Нет дня, чтобы душа не ныла,
Не изнывала б о былом —
Искала слов, не находила —
И сохла, сохла с каждым днем,

Как тот, кто жгучею тоскою
Томился по краю родном
И вдруг узнал бы, что волною
Он схоронен на дне морском.

23 ноября 1865

* * *

Как ни тяжел последний час —
Та непонятная для нас
Истома смертного страданья, —
Но для души еще страшней
Следить, как вымирают в ней
Все лучшие воспоминанья.

14 октября 1867

* * *

Когда сочувственно на наше слово
     Одна душа отозвалась —
Не нужно нам возмездия иного,
     Довольно с нас, довольно с нас...

Петербург, 12 апреля 1866

<О. И. ОРЛОВОЙ-ДАВЫДОВОЙ>

Здесь, где дары судьбы освящены душой,
     Оправданы благотвореньем,
Невольно человек мирится здесь с судьбой,
Душа сознательно дружится с Провиденьем.

11 июля 1869

* * *

Как нас ни угнетай разлука,
Но покоряемся мы ей —
Для сердца есть другая мука,
Невыносимей и больней.

Пора разлуки миновала,
И от нее в руках у нас
Одно осталось покрывало,
Полупрозрачное для глаз.

И знаем мы: под этой дымкой
Все то, по чем душа болит,
Какой-то странной невидимкой
От нас таится — и молчит.

Где цель подобных искушений?
Душа невольно смущена,
И в колесе недоумений
Вертится нехотя она.

Пора разлуки миновала,
И мы не смеем, в добрый час,
Задеть и сдернуть покрывало,
Столь ненавистное для нас!

14 октября 1869

* * *

     Всесилен я и вместе слаб,
     Властитель я и вместе раб,
Добро иль зло творю — о том не рассуждаю,
Я много отдаю, но мало получаю,
И в имя же свое собой повелеваю,
     И если бить хочу кого,
     То бью себя я самого.

<1810-егг.>

ПРОБЛЕСК

Слыхал ли в сумраке глубоком
Воздушной арфы легкий звон,
Когда полуночь, ненароком,
Дремавших струн встревожит сон?..

То потрясающие звуки,
То замирающие вдруг...
Как бы последний ропот муки,
В них отозвавшися, потух!

Дыханье каждое Зефира[8]
Взрывает скорбь в ее струнах...
Ты скажешь: ангельская лира
Грустит, в пыли, по небесах!

О, как тогда с земного круга
Душой к бессмертному летим!
Минувшее, как призрак друга,
Прижать к груди своей хотим.

Как верим верою живою,
Как сердцу радостно, светло!
Как бы эфирною струею
По жилам небо протекло!

Но, ах, не нам его судили;
Мы в небе скоро устаем, -
И не дано ничтожной пыли
Дышать божественным огнем.

Едва усилием минутным
Прервем на час волшебный сон
И взором трепетным и смутным,
Привстав, окинем небосклон, -

И отягченною главою,
Одним лучом ослеплены,
Вновь упадаем не к покою.
Но в утомительные сны.

<Не позднее осени 1825>

ВСЕ ВО МНЕ, И Я ВО ВСЕМ!..

СОН НА МОРЕ

И море, и буря качали наш челн;
Я, сонный, был предан всей прихоти волн.
Две беспредельности были во мне,
И мной своевольно играли оне,
Вкруг меня, как кимвалы[9], звучали скалы,
Окликалися ветры и пели валы —
Я в хаосе звуков лежал оглушен,
Но над хаосом звуков носился мой сон.
Болезненно-яркий, волшебно-немой,
Он веял легко над гремящею тьмой...
В лучах огневицы развил он свой мир -
Земля зеленела, светился эфир...
Сады-лавиринфы[10], чертоги, столпы,
И сонмы кипели безмолвной толпы —
Я много узнал мне неведомых лиц,
Зрел тварей волшебных, таинственных птиц...
По высям творенья, как бог, я шагал,
И мир подо мною недвижный сиял.
Но все грезы насквозь, как волшебника вой,
Мне слышался грохот пучины морской,
И в тихую область видений и снов
Врывалася пена ревущих валов...

<Лето 1829>

* * *

Поток сгустился и тускнеет,
И прячется под твердым льдом,
И гаснет цвет, и звук немеет
В оцепененье ледяном, -
Лишь жизнь бессмертную ключа
Сковать всесильный хлад не может:
Она все льется - и, журча,
Молчанье мертвое тревожит.

Так и в груди осиротелой,
Убитой хладом бытия,
Не льется юности веселой,
Не блещет резвая струя, -
Но подо льдистою корой
Еще есть жизнь, еще есть ропот -
И внятно слышится порой
Ключа таинственного шепот.

<1830-е гг.>

* * *

О чем ты воешь, ветр ночной?
О чем так сетуешь безумно?..
Что значит странный голос твой,
То глухо-жалобный, то шумно?
Понятным сердцу языком
Твердишь о непонятной муке -
И роешь и взрываешь в нем
Порой неистовые звуки!..

О, страшных песен сих не пой
Про древний Хаос[11], про родимый!
Как жадно мир души ночной
Внимает повести любимой!
Из смертной рвется он груди,
Он с беспредельным жаждет слиться!.
О, бурь заснувших не буди -
Под ними хаос шевелится!..

<1830-е гг.>

* * *

Нет, моего к тебе пристрастья
Я скрыть не в силах, мать-Земля.
Духов бесплотных сладострастья,
Твой верный сын, не жажду я —
Что пред тобой утеха рая,
Пора любви, пора весны,
Цветущее блаженство мая,
Румяный свет, златые сны?..

Весь день в бездействии глубоком
Весенний, теплый воздух пить,
На небе чистом и высоком
Порою облака следить,
Бродить без дела и без цели
И ненароком, на лету,
Набресть на свежий дух синели[12]
Или на светлую мечту...

<1830-е гг.>

* * *

Тени сизые смесились,
Цвет поблекнул, звук уснул -
Жизнь, движенье разрешились
В сумрак зыбкий, в дальний гул...
Мотылька полет незримый
Слышен в воздухе ночном...
Час тоски невыразимой!..
Всё во мне, и я во всем!..

Сумрак тихий, сумрак сонный,
Лейся в глубь моей души,
Тихий, томный, благовонный,
Все залей и утиши —
Чувства - мглой самозабвенья
Переполни через край!..
Дай вкусить уничтоженья,
С миром дремлющим смешай!

<1830-е гг.>

ВОЛНА И ДУМА

Дума за думой, волна за волной —
Два проявленья стихии одной:
В сердце ли тесном, в безбрежном ли море —
Здесь — в заключении, там — на просторе,
Тот же все вечный прибой и отбой —
Тот же все призрак тревожно-пустой.

14 июля 1851

* * *

Хоть я и свил гнездо в долине,
Но чувствую порой и я,
Как животворно на вершине
Бежит воздушная струя, —
Как рвется из густого слоя,
Как жаждет горних наша грудь,
Как все удушливо-земное
Она хотела б оттолкнуть...

На недоступные громады
Смотрю по целым я часам, —
Какие росы и прохлады
Оттуда с шумом льются к нам,
Вдруг просветлеют огнецветно
Их непорочные снега —
По ним проходит незаметно
Небесных Ангелов нога.

<Октябрь 1860>

PROBLÈME

БЕЗУМИЕ

Там, где с землею обгорелой
Слился, как дым, небесный свод, -
Там в беззаботности веселой
Безумье жалкое живет.

Под раскаленными лучами,
Зарывшись в пламенных песках,
Оно стеклянными очами
Чего-то ищет в облаках...

То вспрянет вдруг и, чутким ухом
Припав к растреснутой Земле,
Чему-то внемлет жадным слухом
С довольством тайным на челе...

И мнит, что слышит струй кипенье,
Что слышит ток подземных вод,
И колыбельное их пенье,
И шумный из Земли исход!..

<1830>

MAL'ARIA[13]

Люблю сей Божий гнев! Люблю сие, незримо
Во всем разлитое, таинственное Зло -
В цветах, в источнике прозрачном, как стекло,
И в радужных лучах, и в самом небе Рима.
Все та ж высокая, безоблачная твердь,
Все так же грудь твоя легко и сладко дышит —
Все тот же теплый ветр верхи дерев колышет —
Все тот же запах роз, и это все есть Смерть!..

Как ведать, может быть, и есть в природе звуки,
Благоухания, цвета и голоса,
Предвестники для нас последнего часа
И усладители последней нашей муки —
И ими-то Судеб посланник роковой,
Когда сынов Земли из жизни вызывает,
Как тканью легкою свой образ прикрывает
Да утаит от них приход ужасный свой!..

1830

PROBLÈME[14]

С горы скатившись, камень лег в долине —
Как он упал? никто не знает ныне -
Сорвался ль он с вершины сам собой,
Иль был низринут волею чужой?
Столетье за столетьем пронеслося:
Никто еще не разрешил вопроса...

2 апреля 1857

ФОНТАН

Смотри, как облаком живым
Фонтан сияющий клубится;
Как пламенеет, как дробится
Его на солнце влажный дым.
Лучом поднявшись к небу, он
Коснулся высоты заветной -
И снова пылью огнецветной
Ниспасть на землю осужден.

О смертной мысли водомет,
О водомет неистощимый!
Какой закон непостижимый
Тебя стремит, тебя мятет?
Как жадно к небу рвешься ты!..
Но длань незримо-роковая,
Твой луч упорный преломляя,
Свергает в брызгах с высоты...

<Не позднее апреля 1836>

* * *

Яркий снег сиял в долине —
Снег растаял и ушел;
Вешний злак блестит в долине —
Злак увянет и уйдет.

Но который век белеет
Там, на высях снеговых?
А заря и ныне сеет
Розы свежие на них!..

<1830-е гг.>

ИТАЛЬЯНСКАЯ VILLA[15]

И распростясь с тревогою житейской,
И кипарисной рощей заслонясь, —
Блаженной тенью, тенью элисейской[16]
     Она заснула в добрый час.

И вот уж века два тому, иль боле —
Волшебною мечтой ограждена,
В своей цветущей опочив юдоли,
На волю неба предалась она.

Но небо здесь к земле так благосклонно!..
И много лет и теплых южных зим
Провеяло над нею полусонно —
Не тронувши ее крылом своим.

По-прежнему в углу фонтан лепечет,
Под потолком гуляет ветерок,
И ласточка влетает и щебечет...
И спит она... и сон ее глубок!..

И мы вошли... все было так спокойно!
Так все от века мирно и темно!..
Фонтан журчал... недвижимо и стройно
Соседний кипарис глядел в окно...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вдруг все смутилось: судорожный трепет
По ветвям кипарисным пробежал,—
Фонтан замолк — и некий чудный лепет,
Как бы сквозь сон, невнятно прошептал[17].

Что это, друг? Иль злая жизнь недаром,
Та жизнь,— увы! — что в нас тогда текла,
Та злая жизнь, с ее мятежным жаром,
Через порог заветный перешла?

<Декабрь 1837>

* * *

Смотри, как запад разгорелся
Вечерним заревом лучей,
Восток померкнувший оделся
Холодной, сизой чешуей!
В вражде ль они между собою?
Иль солнце не одно для них
И, неподвижною средою
Деля, не съединяет их?

<Не позднее начала 1838>

КОЛУМБ

Тебе, Колумб, тебе венец!
Чертеж земной ты выполнивший смело
И довершивший наконец
Миросоздания неконченное дело,
Ты завесу расторг божественной рукой —
И новый мир, неведомый, нежданный,
Из беспредельности туманной
На Божий свет ты вынес за собой.

Так связан и сроднен от века
Союзом кровного родства
Разумный гений человека
С живою силой естества...
Скажи заветное он слово —
И миром новым естество
Всегда откликнуться готово
На голос родственный его.

1844

МОРЕ И УТЕС[18]

И бунтует и клокочет,
Хлещет, свищет и ревет —
И до звезд допрянугь хочет,
До незыблемых высот...
Ад ли, адская ли сила
Под клокочущим котлом
Огнь геенский[19] разложила —
И пучину взворотила
И поставила вверх дном?

Волн неистовых прибоем
Беспрерывно вал морской
С ревом, свистом, визгом, воем
Бьет в утес береговой —
Но спокойный и надменный,
Дурью волн не обуян,
Неподвижный, неизменный,
Мирозданью современный,
Ты стоишь, наш великан!

И озлобленные боем,
Как на приступ роковой —
Снова волны лезут с воем
На гранит громадный твой.
Но о камень неизменный
Бурный натиск преломив,
Вал отбрызнул сокрушенный,
И струится мутной пеной
Обессиленный порыв...

Стой же ты, утес могучий!
Обожди лишь час, другой —
Надоест волне гремучей
Воевать с твоей пятой...
Утомясь потехой злою,
Присмиреет вновь она —
И без вою, и без бою
Под гигантскою пятою
Вновь уляжется волна...

1848

* * *

Как дымный столп светлеет в вышине! —
Как тень внизу скользит неуловима!..
«Вот наша жизнь, — промолвила ты мне, -
Не светлый дым, блестящий при луне,
А эта тень, бегущая от дыма...»

<1849>

РИМ НОЧЬЮ

В Ночи лазурной почивает Рим...
Взошла луна и — овладела им,
И спящий Град, безлюдно-величавый,
Наполнила своей безмолвной славой...

Как сладко дремлет Рим в ее лучах!
Как с ней сроднился Рима вечный прах!..
Как будто лунный мир и град почивший -
Все тот же мир, волшебный, но отживший.

<Не позднее начала 1850>

ДВА ГОЛОСА

1

Мужайтесь, о други, боритесь прилежно,
Хоть бой и неравен, борьба безнадежна!
Над вами светила молчат в вышине,
Под вами могилы — молчат и оне.
Пусть в горнем Олимпе блаженствуют боги:
Бессмертье их чуждо труда и тревоги;
Тревога и труд лишь для смертных сердец...
Для них нет победы, для них есть конец.

2

Мужайтесь, боритесь, о храбрые друга,
Как бой ни жесток, ни упорна борьба!
Над вами безмолвные звездные круги,
Под вами немые, глухие гроба.

Пускай олимпийцы завистливым оком
Глядят на борьбу непреклонных сердец.
Кто, ратуя, пал, побежденный лишь Роком,
Тот вырвал из рук их победный венец.

<1850>

* * *

Смотри, как на речном просторе,
По склону вновь оживших вод,
Во всеобъемлющее море
За льдиной льдина вслед плывет.

На солнце ль радужно блистая,
Иль ночью в поздней темноте,
Но все, неизбежимо тая,
Они плывут к одной мете.

Все вместе — малые, большие,
Утратив прежний образ свой,
Все — безразличны, как стихия, -
Сольются с бездной роковой!..

О, нашей мысли обольщенье,
Ты, человеческое Я,
Не таково ль твое значенье,
Не такова ль судьба твоя?

<Не позднее весны 1851>

* * *

Увы, что нашего незнанья
И беспомощней и грустней?
Кто смеет молвить: до свиданья
Чрез бездну двух или трех дней?

11 сентября 1854

* * *

            Est in arundineis modulatio musica ripis[20]

Певучесть есть в морских волнах,
Гармония в стихийных спорах,
И стройный мусикийский[21] шорох
Струится в зыбких камышах.

Невозмутимый строй во всем,
Созвучье полное в природе, —
Лишь в нашей призрачной свободе
Разлад мы с нею сознаем.

Откуда, как разлад возник?
И отчего же в общем хоре
Душа не то поет, что море,
И ропщет мыслящий тростник?[22]

И от земли до крайних звезд
Все безответен и поныне
Глас вопиющего в пустыне,
Души отчаянной протест?

11 мая 1865

ПОЭТ ВСЕСИЛЕН, КАК СТИХИЯ —
НЕ ВЛАСТЕН ЛИШЬ В СЕБЕ САМОМ...

* * *

На камень жизни роковой
     Природою заброшен
Младенец пылкий и живой
     Играл — неосторожен,
Но Муза сирого взяла
     Под свой покров надежный,
Поэзии разостлала
     Ковер под ним роскошный.
Как скоро Музы под крылом
     Его созрели годы —
Поэт[23], избытком чувств влеком,
     Предстал во храм Свободы —
Но мрачных жертв не приносил,
     Служа ее кумиру, —
Он горсть цветов ей посвятил
     И пламенную лиру.
Еще другое божество
     Он чтил в младые лета —
Амур резвился вкруг него
     И дани брал с Поэта.
Ему на память стрелку дал,
     И в сладкие досуги
Он ею повесть начертал
     Орфеевой супруги[24].
И в мире сем — как в царстве снов
     Поэт живет, мечтая —
Он так достиг земных венцов
     И так достигнет Рая...
Ум скор и сметлив, верен глаз,
     Воображенье — быстро...
А спорил — в жизни только раз —
     На Диспуте Магистра[25].

<1822>

* * *

На древе человечества высоком
Ты лучшим был его листом[26],
Воспитанный его чистейшим соком,
Развит чистейшим солнечным лучом!

С его великою душою
Созвучней всех на нем ты трепетал!
Пророчески беседовал с грозою
Иль весело с зефирами играл!

Не поздний вихрь, не бурный ливень летний
Тебя сорвал с родимого сучка:
Был многих краше, многих долголетней,
И сам собою пал, как из венка!

<1832>

АРФА СКАЛЬДА[27]

О арфа скальда! Долго ты спала
В тени, в пыли забытого угла;
Но лишь луны, очаровавшей мглу,
Лазурный свет блеснул в твоем углу,
Вдруг чудный звон затрепетал в струне,
Как бред души, встревоженной во сне.

Какой он жизнью на тебя дохнул?
Иль старину тебе он вспомянул -
Как по ночам здесь сладострастных дев
Давно минувший вторился напев,
Иль в сих цветущих и поднесь садах
Их легких ног скользил незримый шаг?

21 апреля 1834

* * *

Не верь, не верь поэту, дева;
Его своим ты не зови —
И пуще пламенного гнева
Страшись поэтовой любви!

Его ты сердца не усвоишь
Своей младенческой душой;
Огня палящего не скроешь
Под легкой девственной фатой.

Поэт всесилен, как стихия —
Не властен лишь в себе самом:
Невольно кудри молодые
Он обожжет своим венцом.

Вотще поносит или хвалит
Его бессмысленный народ...
Он не змиею сердце жалит,
Но, как пчела, его сосет.

Твоей святыни не нарушит
Поэта чистая рука,
Но ненароком жизнь задушит
Иль унесет за облака.

<Не позднее начала 1839>

* * *

Живым сочувствием привета
С недостижимой высоты,
О, не смущай, молю, Поэта —
Не искушай его мечты...

Всю жизнь в толпе людей затерян,
Порой доступен их страстям —
Поэт, я знаю, суеверен,
Но редко служит он властям.

Перед кумирами земными
Проходит он, главу склонив —
Или стоит он перед ними
Смущен и гордо-боязлив...

Но если вдруг живое слово
С их уст, сорвавшись, упадет —
И сквозь величия земного
Вся прелесть женщины блеснет,

И человеческим сознаньем
Их всемогущей красоты
Вдруг озарятся, как сияньем,
Изящно-дивные черты —

О, как в нем сердце пламенеет!
Как он восторжен, умилен —
Пускай любить он не умеет,
Боготворить умеет он![28]

Мюнхен, 1840

К ОДЕ ПУШКИНА НА ВОЛЬНОСТЬ

Огнем свободы пламенея
И заглушая звук цепей,
Проснулся в лире дух Алцея[29] -
И рабства пыль слетела с ней.
От лиры искры побежали
И вседробящею струей,
Как пламень Божий, ниспадали
На чела бледные царей.

Счастлив, кто гласом твердым, смелым,
Забыв их сан, забыв их трон,
Вещать тиранам закоснелым
Святые истины рожден!
И ты великим сим уделом,
О муз питомец, награжден!

Воспой и силой сладкогласья
Разнежь, растрогай, преврати
Друзей холодных самовластья
В друзей добра и красоты!
Но граждан не смущай покою
И блеска не мрачи венца,
Певец! Под царскою парчою
Своей волшебною струною
Смягчай, а не тревожь сердца!

<Осень 1820>

29-е ЯНВАРЯ 1837[30]

Из чьей руки свинец смертельный
Поэту сердце растерзал?
Кто сей божественный фиал
Разрушил, как сосуд скудельный?
Будь прав или виновен он
Пред нашей правдою земною,
Навек он Высшею рукою
В «цареубийцы» заклеймен.

Но ты, в безвременную тьму
Вдруг поглощенная со света,
Мир, мир тебе, о тень поэта,
Мир светлый праху твоему!..
Назло людскому суесловью,
Велик и свят был жребий твой!..
Ты был богов орган живой,
Но с кровью в жилах... знойной кровью.

И сею кровью благородной
Ты жажду чести утолил —
И осененный опочил
Хоругвью горести народной.
Вражду твою пусть Тот рассудит,
Кто слышит пролитую кровь...
Тебя ж, как первую любовь,
России сердце не забудет!..

<Май-июль 1837>

ПОЭЗИЯ

Среди громов, среди огней,
Среди клокочущих страстей,
В стихийном, пламенном раздоре,
Она с Небес слетает к нам –
Небесная к Земным Сынам,
С лазурной ясностью во взоре –
И на бунтующее Море
Льет примирительный елей.

<Не позднее начала 1850>

* * *

Ты зрел его в кругу большого света —
То своенравно-весел, то угрюм,
Рассеян, дик иль полон тайных дум,
Таков поэт — и ты презрел поата!

На месяц взглянь: весь день, как облак тощий,
Он в небесах едва не изнемог,—
Настала ночь — и, светозарный Бог,
Сияет он над усыпленной рощей!

<Конец 1829 – начало 1830>

* * *

В толпе людей, в нескромном шуме дня
Порой мой взор, движенья, чувства, речи
Твоей не смеют радоваться встрече —
Душа моя! о не вини меня!..

Смотри, как днем туманисто-бело
Чуть брезжит в небе месяц светозарный,
Наступит ночь — и в чистое стекло
Вольет елей душистый и янтарный!

<Конец 1820-х гг.>

ЧАСТЬ 2

ЗА НАШИМ ВЕКОМ МЫ ИДЕМ...

БЕССОННИЦА

     Часов однообразный бой -
Томительная ночи повесть!
Язык для всех равно чужой
И внятный каждому, как совесть!

     Кто без тоски внимал из нас,
Среди всемирного молчанья,
Глухие времени стенанья,
Пророчески-прощальный глас?

     Нам мнится: мир осиротелый
Неотразимый Рок настиг -
И мы, в борьбе, природой целой,
Покинуты на нас самих.

     И наша жизнь стоит пред нами,
Как призрак, на краю земли,
И с нашим веком и друзьями
Бледнеет в сумрачной дали;

     И новое, младое племя
Меж тем на солнце расцвело,
А нас, друзья, и наше время
Давно забвеньем занесло!

     Лишь изредка, обряд печальный
Свершая в полуночный час,
Металла голос погребальный
Порой оплакивает нас!

<Не позднее 1829>

* * *

«Не дай нам духу празднословья»![31]
Итак, от нынешнего дня
Ты в силу нашего условья
Молитв не требуй от меня.

<Начало 1820-х гг.>

ЦИЦЕРОН

Оратор римский говорил
Средь бурь гражданских и тревоги:
«Я поздно встал - и на дороге
Настигнут ночью Рима был!»[32]
Так! но, прощаясь с римской славой,
С Капитолийской[33] высоты
Во всем величье видел ты
Закат звезды ее кровавой!..

Счастлив, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.
Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был -
И заживо, как небожитель
Из чаши их бессмертье пил!

<Не позднее 1830>

* * *

И гроб опущен уж в могилу,
И все столпилося вокруг...
Толкутся, дышат через силу,
Спирает грудь тлетворный дух...

И над могилою раскрытой,
В возглавии, где гроб стоит,
Ученый пастор, сановитый,
Речь погребальную гласит.

Вещает бренность человечью,
Грехопаденье, кровь Христа...
И умною, пристойной речью
Толпа различно занята...

А небо так нетленно-чисто,
Так беспредельно над землей...
И птицы реют голосисто
В воздушной бездне голубой...

<Начало 1830-х гг.>

МОГИЛА НАПОЛЕОНА

Душой весны природа ожила,
И блещет все в торжественном покое:
Лазурь небес, и море голубое,
И дивная гробница, и скала!
Древа кругом покрылись новым цветом,
И тени их, средь общей тишины,
Чуть зыблются дыханием волны
На мраморе, весною разогретом...

Давно ль умолк Перун его побед,
И гул от них стоит доселе в мире...
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
И ум людей великой тенью полн,
А тень его, одна, на бреге диком,
Чужда всему, внимает шуму волн
И тешится морских пернатых криком...

<Не позднее февраля 1829; начало 1850-х гг.>

* * *

Как птичка, раннею зарей
Мир, пробудившись, встрепенулся...
Ах, лишь одной главы моей
Сон благодатный не коснулся!
Хоть свежесть утренняя веет
В моих всклокоченных власах,
На мне, я чую, тяготеет
Вчерашний зной, вчерашний прах!..

О, как пронзительны и дики,
Как ненавистны для меня
Сей шум, движенье, говор, крики
Младого, пламенного дня!..
О, как лучи его багровы,
Как жгут они мои глаза!..
О ночь, ночь, где твои покровы,
Твой тихий сумрак и роса!..

Обломки старых поколений,
Вы, пережившие свой век!
Как ваших жалоб, ваших пеней
Неправый праведен упрек!..
Как грустно полусонной тенью,
С изнеможением в кости,
Навстречу солнцу и движенью
За новым племенем брести!..

<1830-е гг.>

* * *

Я лютеран люблю богослуженье,
Обряд их строгий, важный и простой -
Сих голых стен, сей храмины пустой
Понятно мне высокое ученье.

Но видите ль? Собравшися в дорогу,
В последний раз вам Вера предстоит:
Еще она не перешла порогу,
Но дом ее уж пуст и гол стоит, -

Еще она не перешла порогу,
Еще за ней не затворилась дверь...
Но час настал, пробил... Молитесь Богу,
В последний раз вы молитесь теперь.

1834

* * *

Какое дикое ущелье!
Ко мне навстречу ключ бежит —
Он в дол спешит на новоселье...
Я лезу вверх, где ель стоит.

Вот взобрался я на вершину,
Сижу здесь радостен и тих...
Ты к людям, ключ, спешишь в долину -
Попробуй, каково у них!

<1830-е гг.>

* * *

Там, где горы, убегая,
В светлой тянутся дали,
Пресловутого Дуная
Льются вечные струи...

Там-то, бают, в стары годы,
По лазуревым ночам,
Фей вилися хороводы
Под водой и по водам;

Месяц слушал, волны пели,
И, навесясь с гор крутых,
Замки рыцарей глядели
С сладким ужасом на них.

И лучами неземными,
Заключен и одинок,
Перемигивался с ними
С древней башни огонек.

Звезды в небе им внимали,
Проходя за строем строй,
И беседу продолжали
Тихомолком меж собой.

В панцирь дедовский закован,
Воин-сторож на стене
Слышал, тайно очарован,
Дальний гул как бы во сне.

Чуть дремотой забывался,
Гул яснел и грохотал...
Он с молитвой просыпался
И дозор свой продолжал.

Все прошло, все взяли годы
Поддался и ты судьбе,
О Дунай, и пароходы
Ныне рыщут по тебе...

<1830-е гг.>

* * *

И чувства нет в твоих очах,
И правды нет в твоих речах,
И нет души в тебе —

Мужайся, сердце, до конца:
И нет в творении — Творца!
И смысла нет в мольбе!

<Не позднее апреля 1836>

* * *

Слезы людские, о слезы людские,
Льетесь вы ранней и поздней порой...
Льетесь безвестные, льетесь незримые,
Неистощимые, неисчислимые, -
Льетесь, как льются струи дождевые
В осень глухую порою ночной.

<Осень 1849>

НАПОЛЕОН

I

Сын Революции, ты с матерью ужасной
Отважно в бой вступил — и изнемог в борьбе...
Не одолел ее твой гений самовластный!..
     Бой невозможный, труд напрасный!..
Ты всю ее носил в самом себе...

II

Два демона ему служили,
Две силы чудно в нем слились:
В его главе — орлы парили,
В его груди — змии вились...
Ширококрылых вдохновений
Орлиный, дерзостный полет,
И в самом буйстве дерзновении
Змииной мудрости расчет.
Но освящающая сила,
Непостижимая уму,
Души его не озарила
И не приблизилась к нему...
Он был земной, не Божий пламень,
Он гордо плыл — презритель волн,—
Но о подводный веры камень
В щепы разбился утлый челн.

III

И ты стоял,— перед тобой Россия!
И вещий волхв, в предчувствии борьбы,
Ты сам слова промолвил раковые:
«Да сбудутся ее судьбы!..»[34]
И не напрасно было заклинанье:
Судьбы откликнулись на голос твой!..
Но новою загадкою в изгнанье
Ты возразил на отзыв роковой...

Года прошли — и вот из ссылки тесной
На родину вернувшийся мертвец[35],
На берегах реки, тебе любезной,
Тревожный дух, почил ты наконец...
Но чуток сон — и по ночам, тоскуя,
Порою встав, ты смотришь на Восток,
И вдруг, смутясь, бежишь, как бы почуя
     Передрассветный ветерок.

<Не позднее начала 1850>

* * *

Святая ночь на небосклон взошла,
И день отрадный, день любезный
Как золотой покров она свила,
Покров, накинутый над бездной.
И, как виденье, внешний мир ушел...
И человек, как сирота бездомный,
Стоит теперь, и немощен и гол,
Лицом к лицу пред пропастию темной.

На самого себя покинут он —
Упразднен ум, и мысль осиротела —
В душе своей, как в бездне, погружен,
И нет извне опоры, ни предела...
И чудится давно минувшим сном
Ему теперь все светлое, живое...
И в чуждом, неразгаданном, ночном
Он узнает наследье родовое.

<Между концом 1848 и началом 1850>

ВЕНЕЦИЯ

Дож Венеции свободной
Средь лазоревых зыбей —
Как жених порфирородный,
Достославно, всенародно
Обручался ежегодно
С Адриатикой своей[36]...

И недаром в эти воды
Он кольцо свое бросал —
Веки целые, не годы
(Дивовалися народы),
Чудный перстень воеводы
Их вязал и чаровал...

И Чета в любви и мире
Много славы нажила —
Века три или четыре,
Все могучее и шире,
Разрасталась в целом мире —
Тень от Львиного Крыла[37].

А теперь?
В волнах забвенья
Сколько брошенных колец!..
Миновались поколенья, —
Эти кольца обрученья,
Эти кольца стали звенья
Тяжкой цепи наконец!..

<Не позднее начала 1850>

* * *

Кончен пир, умолкли хоры,
Опорожнены амфоры,
Опрокинуты корзины,
Не допиты в кубках вины,
На главах венки измяты, —
Лишь курятся ароматы
В опустевшей светлой зале...
Кончив пир, мы поздно встали
Звезды на небе сияли,
Ночь достигла половины...

Как над беспокойным градом,
Над дворцами, над домами,
Шумным уличным движеньем
С тускло-рдяным освещеньем
И бессонными толпами, —
Как над этим дольным[38] чадом,
В горнем[39] выспреннем пределе
Звезды чистые горели,
Отвечая смертным взглядам
Непорочными лучами...

<Не позднее начала 1850>

* * *

Пошли, Господь, свою отраду
Тому, кто в летний жар и зной,
Как бедный нищий, мимо саду,
Бредет по жесткой мостовой;

Кто смотрит вскользь — через ограду
На тень деревьев, злак долин,
На недоступную прохладу
Роскошных, светлых луговин.

Не для него гостеприимной
Деревья сенью разрослись,
Не для него, как облак дымный,
Фонтан на воздухе повис.

Лазурный грот, как из тумана,
Напрасно взор его манит,
И пыль росистая фонтана
Главы его не осенит...

Пошли, Господь, свою отраду
Тому, кто жизненной тропой
Как бедный нищий — мимо саду —
Бредет по знойной мостовой.

Июль 1850

НАШ ВЕК

Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует...
Он к свету рвется из ночной тени
И, свет обретши, ропщет и бунтует.

Безверием палим и иссушен,
Невыносимое он днесь выносит...
И сознает свою погибель он,
И жаждет веры — но о ней не просит...

Не скажет ввек, с молитвой и слезой,
Как ни скорбит перед замкнутой дверью:
«Впусти меня! — Я верю, Боже мой!
Приди на помощь моему неверью!..»[40]

<Москва. 10 июня 1851>

НА НОВЫЙ 1855 ГОД

Стоим мы слепо пред Судьбою,
Не нам сорвать с нее покров...
Я не свое тебе открою,
Но бред пророческий духов...

Еще нам далеко до цели,
Гроза ревет, гроза растет, —
И вот — в железной колыбели,
В громах родится Новый год...[41]

Черты его ужасно-строги,
Кровь на руках и на челе...
Но не одни войны тревоги
Несет он миру на земле!

Не просто будет он воитель,
Не исполнитель Божьих кар, —
Он совершит, как поздний мститель,
Давно задуманный удар...

Для битв он послан и расправы,
С собой несет он два меча:
Один — сражений меч кровавый,
Другой — секиру палача.

Но для кого?.. Одна ли выя,
Народ ли целый обречен?..
Слова неясны роковые,
И смутен замогильный сон...

<Конец 1854 или начало 1855>

<ИЗ МИКЕЛАНДЖЕЛО>

Отрадно спать — отрадней камнем быть.
О, в этот век — преступный и постыдный —
Не жить, не чувствовать — удел завидный —
Прошу: молчи — не смей меня будить.

1855

ENCYCLICA[42]

Был день — когда Господней правды молот
Громил, дробил ветхозаветный храм,
И, собственным мечом своим заколот,
В нем издыхал первосвященник сам[43].

Еще страшней, еще неумолимей
И в наши дни — дни Божьего суда —
Свершится казнь в отступническом Риме
Над лженаместником Христа.

Столетья шли, ему прощалось много,
Кривые толки — темные дела —
Но не простится правдой Бога
Его последняя хула...

Не от меча погибнет он земного,
Мечом земным владевший столько лет, —
Его погубит роковое слово:
«Свобода совести есть бред!»

21 декабря 1864

* * *

За нашим веком мы идем,
Как шла Креуза за Энеем[44]:
Пройдем немного — ослабеем,
Убавим шагу — отстаем.

<Не позднее 12 декабря 1830>

* * *

Напрасный труд — нет, их не вразумишь.
Чем либеральней, тем они пошлее,
Цивилизация — для них фетиш,
Но недоступна им ее идея.
Как перед ней ни гнитесь, господа,
Вам не снискать признанья у Европы.
В ее глазах вы будете всегда
Не слуги просвещенья, а холопы[45].

Май 1867

* * *

Свершается заслуженная кара
За тяжкий грех, тысячелетний грех...[46]
Не отвратить, не избежать удара —
И правда Божья видима для всех.

То Божьей правды праведная кара,
И ей в отпор чью помощь ни зови,
Свершится суд... и папская тиара[47]
В последний раз купается в крови.

А ты — ее носитель неповинный[48],
Спаси тебя Господь и отрезви —
Молись Ему, чтобы твои седины
Не осквернились в пролитой крови...

27 октября 1867

* * *

Печати русской доброхоты[49],
Как всеми вами, господа,
Тошнит ее — но вот беда,
Что дело не дойдет до рвоты.

<Весна 1868>

МОТИВ ГЕЙНЕ

Если смерть есть ночь, если жизнь есть день —
Ах, умаял он, пестрый день, меня!..
И сгущается надо мною тень,
Ко сну клонится голова моя...

Обессиленный, отдаюсь ему...
Но все грезится сквозь немую тьму —
Где-то там, над ней, ясный день блестит
И незримый хор о любви гремит...

<1868 или начало 1869>

* * *

Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется, -
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать...

С.-Петербург. 27 февраля 1869

СОВРЕМЕННОЕ

Флаги веют на Босфоре,
Пушки празднично гремят,
Небо ясно — блещет море
И ликует Цареград[50].

И недаром он ликует —
На волшебных берегах
Ныне весело пирует
Благодушный падишах...

Угощает он на славу
Милых западных друзей,
И свою бы всю державу
Заложил для них, ей-ей...

Из премудрого далека
Франгистанской их земли
Погулять на счет пророка
Все они сюда пришли[51]...

Пушек гром и мусикия —
Здесь Европы всей привал —
Здесь все силы мировые
Свой справляют карнавал...

И при кликах исступленных
Бойкий западный разгул
И в гаремах потаенных
Двери настежь распахнул...

Как в роскошной этой раме
Веселится, средь огней,
О исправленном исламе
Христианский сонм князей...

И конца их нет приветам,
Обнимает брата брат...
О, каким отрадным светом
Звезды Запада горят.

И всех ярче и милее
Тут горит звезда одна —
Коронованная фея,
Рима дочь[52], его жена...

С пресловутого театра
Всех изяществ и затей —
Как вторая Клеопатра[53]
С свитой царственных гостей —

На Восток она явилась
Всем на радость, не на зло —
И пред нею все склонилось —
Солнце с Запада взошло.

Только там, где тени бродят
По долинам и горам,
И куда уж не доходят
Эти клики, этот гам —

Только там, где тени бродят,
Там в ночи — из свежих ран
Кровью медленно исходят
Миллионы христиан.

<Первая половина октября 1869>

* * *

Веленью высшему покорны,
У мысли стоя на часах,
Не очень были мы задорны,
Хоть и со штуцером[54] в руках.

Мы им владели неохотно,
Грозили редко и скорей
Не арестантский, а почетный
Держали караул при ней.

27 октября 1870

11-ое ДЕКАБРЯ 1870

Брат, столько лет сопутствовавший мне,
И ты ушел — куда мы все идем,
И я теперь — на голой вышине
Стою один, — и пусто все кругом[55] —

И долго ль мне стоять тут одному?
День, год другой — и пусто будет там,
Где я стою теперь — гляжу во тьму
И что со мной? Не понимаю сам —

Бесследно все — и так легко не быть —
При мне — иль без меня, на месте том
Все будет то ж — и вьюга так же выть —
И тот же мрак — и та же голь кругом.

Дни сочтены — утрат не перечесть...
Живая жизнь давно уж позади —
Передового нет — и я, как есть,
На роковой стою очереди...

11 декабря 1870

БЕССОННИЦА

(Ночной   момент)

Ночной порой в пустыне городской
Есть час один, проникнутый тоской,
Когда на целый город ночь сошла,
И всюду водворилась мгла,
Все тихо и молчит; и вот луна взошла,
И вот при блеске лунной сизой ночи
Лишь нескольких церквей, потерянных вдали,
Блеск золоченых глав, унылый, тусклый зев
Пустынно бьет в недремлющие очи,
И сердце в нас подкидышем бывает,
И так же плачется и также изнывает,
О жизни и любви отчаянно взывает.
Но тщетно плачется и молится оно:
Все вкруг него и пусто и темно!
Час и другой все длится жалкий стон,
Но наконец, слабея, утихает он.

Апрель 1873