| Евгений Шкляр. Вечерняя степь |
* * * Когда земной коры меняется обличье, А все сердца, все души прожжены Кислотами, заставившими Нитцше Уверовать в явленье Сатаны. И мир скользит над пропастью бездонной Вот-вот готовый сгинуть без следа, - Мы лишь дрожим, катясь тропой уклонной В ночную муть, - неведомо куда. Живем, чтоб лгать, и мудрых ненавидим, Делам отцов завидуя не раз, - И - зрячие, мы молнии не видим, Могучие, - хоть гром сильнее нас! Вечерняя степь. С. 10. Граница Старинная, заветная граница, И двух культур минувший бурелом. Там, на Востоке, синий дым клубится И машет мельница распоротым крылом. Полны водой глубокие овраги. В местечке - грязь и хлюпанье галош. Но воздух свеж, хотя деревья наги, Но вечер удивительно - хорош. Вдали холмы и рыжия деревни, Голубоватый дым и рыхлыя поля, И грохот поезда, и шум простой и древний, Каким полна весенняя земля. О, славный край, где так резвятся дети, Где пьют веселое, немецкое вино, - На торжище племен, на рубеже столетий Тебе лежать от века суждено! Прими же в дар от путника-поэта, Принесшаго молитвенный поклон, - Слова правдивыя и полныя привета, Сладчайшия, как майский перезвон! Эйдкунен. Март 1923. Вечерняя степь. С. 11. Жизнь Людасу Гире Все ясно: солнце, степь и дали голубыя; Яснее яснаго - узорная молва. Для многих дел даны слова скупыя, Но проще всех - любовныя слова. Кому не ведомо сладчайшее волненье, Когда читаешь первое письмо И весь горишь, дрожа от нетерпенья: Ярмо любви - счастливое ярмо. Чем дальше дни, - тем видимее пристань, Тем неизбежней царственный покой. Последний том романа перелистан Слабеющей, морщинистой рукой. Но хорошо, когда резвятся дети: Родныя личики, родныя имена. Подумаешь о них: в тысячелетья Заложены вот эти семена… Подумаешь, что вечно лишь забвенье, Что рушились и Вавилон, и Рим, - А мир цветет, меняя поколенья И чередуя сроки лет и зим. Что ты - песчинка камня векового В фундаменте высокаго Труда, - В чьем храме гордо сказанное слово - Золотоносная руда!.. Вечерняя степь. С. 12. * * * Не первый день, не первый долгий вечер, Когда в душе покой, - Я ощущаю близость смутной встречи, Неведомо - какой. Насторожившись, ясно ощущаю Всем существом своим Того, котораго не ведаю, не знаю, Чей дух недостижим. Влекусь к Нему, ловлю Его устами, Дыханьем и мольбой, Но чувство тайное, как факел в храме, Уводит за собой… Но чувство тайное воистину двулико, И в час вечерних грез, - Душа дрожит от радостного крика, А сердце просит слез! Вечерняя степь. С. 13. Литва О, Литва, отчизна моя… Адам Мицкевич Литва, Литва, - твой испокон столетий Шестиконечный крест на бронзовом щите Ревниво берегут заботливыя дети Как память о былой и давней красоте. И разве есть еще красивее картина, Чем та, которую встречаю каждый день, Смиренно странствуя по замкам и руинам, По тихим улицам жемайтских деревень. Иду вперед, вослед главам костелов, Вникая с радостью в сладчайший перезвон, А мимо вдаль плывут леса, кресты и села, И лики строгие темнеющих икон. Ползет судьба, как тень, за медленными днями, И ты, Литва, грядешь к незнаемой судьбе, Поверженная ниц, прибитая громами, Изнеможенная, но верная себе… Так дай же, дай найти такое поле, Где б семя мудрости сторицей проросло, И вышло из земли навстречу яркой доле, Под животворное и сытое тепло. О помоги, Литва, найти такую ниву, Где щедрый Сеятель развеял семена, И пронести их плод легко и бережливо В благословенныя, иныя времна! Вечерняя степь. С. 19. Сегодня. 1928. № 44, 15 февраля (под заглавием "Литве"). Истукан Есть лес за Неманом, где солнца Не видит напряженный взор, Где прежде идолопоклонцы Сходились прыгать чрез костер. И сам Перкун гулял по небу, Бросая стрелы в панцырь туч, Гроза рожала горы хлеба И в море превращала ключ Когда-то здесь, в уединеньи, Стоял, вздымая грузный стан, Среди рогов и шкур оленьих, Огромный медный истукан. А перед ним сверкали броши, Браслеты, перстни, черепа, И била бешено в ладоши Изнеможенная толпа… И черный дым валил клубами, Снижаясь там, где даль темна, Где пограничными столбами Земля отцов отделена. Но сердце было скупо-скупо И берегло заветный шлях, Чтобы потом засеять трупы Вместо колосьев на полях, Но сердцу было больно-больно, Когда донские скакуны Своей ватагой своевольной Врывались вглубь лесной страны, И косоглазые монголы, Дойдя до самых рубежей, Не продолжали путь тяжелый, А оседали на меже. И этим дням беды и славы, Судьбе и силе многих стран, - Всему свидетель величавый, - Вот этот медный истукан. Зачем ему его трофеи, Когда дала ему судьба Стоять привратником в музее, На положении раба? Вечерняя степь. С. 20-21.Подготовка текста © Павел Лавринец, 2000. Публикация © Русские творческие ресурсы Балтии, 2000. |
| Евгений Шкляр |
© Русские творческие ресурсы Балтии, 2000
plavrinec@russianresources.lt